Сказка для Фионки

[wice]

Fionka, это твоя сказка.



Обещание больше, чем месячной давности, но я его помню.

Итак, представьте, что я пишу о Вас книгу...

А это конспект.

Это скорее не О тебе, а ДЛЯ тебя. А роль выбирай по вкусу.

Одна просьба - скажи мнение. Я не уверена в форме и - особенно - в финале. Я хочу кое-что изменить. Меня вообще дико смущает форма и сюжет, и мне важно твое мнение.



****************************************************

Он думал стихами. И полагал, что это умеют все.

Первое мнение о предмете у него появлялось именно в стихотворной форме. Ритм и жанр стиха-мнения были еще более значимы, чем содержание.

Сначала он не скрывал своего умения. И не подозревал, что его собеседник за минуту общения испытывает всю гамму чувств от отстраненного недоверия первого контакта до раздражения и равнодушия последней встречи.

Он рос, а умение не покидало его, проходя все стадии роста вместе с ним: от бессмысленной, но интересной диковинки примитивной поры детства через подростковую пору социальных испытаний в одинокую отрешенность взрослости. Впрочем, взрослость наступила быстро. Как только он понял силу своего дара.

Стихи сами по себе не приносили денег. И уж тем более не открывали дверей. Они открывали сердца. Сразу и однозначно. Не каждый мог признаться в этом, но мало кто мог устоять, разве что особо защищенные или иммунные к сердечным делам.

И он научился открывать сердца как двери.

Его прочили то в политики, то в актеры. Но он был еще недостаточно циничен для политика. И уже слишком черств для актера. Он стал психологом.

- Я буду мужественным, - шептал тусклый человечек, по профессии бухгалтер, когда оказалось, что его внутренняя сущность – эпическая поэма.

- Мир прекрасен. Я хочу жить! – с постсуициидальной терапией было непросто. Не всегда в душе клиента звучали оптимистичные буколики. Но нужная рифма все-таки находилась. Он славился умением всегда находить нужную рифму.



Люди как стихи; гекзаметры под ручку с эпиграммами. И это не самое плохое партнерство.



Успешность в обществе и внешнее обаяние в конечном итоге значит больше, чем всякие личные странности. И к тому же, женщинам нравится, когда о них говорят не то хорошее, что они ждут.

Его часто приглашали. Не то как диковинку, не то как медиума. Он записывал искренние сонеты и дежурные мадригалы для светских дам, очаровательно улыбаясь при этом. Некоторые дамы уносили листочки со стихами как величайшую тайну и самое ценное сокровище, а другие – легкомысленно делились им со всеми желающими.



Она подошла к нему в массе других любопытствующих девушек. А он глядел сквозь нее – в нее - как и в других, зная, что от него ждут. Но то, что он увидел, выделило ее. На какой-то момент он вообще видел только ее.

Она не была стихом. Она была восхитительно прозаична.



Ему показалось, что он утратил свое умение. Или что он вообще ослеп, оглох и лишился чувств. Или – он спит и видит сон, что он такой, как все.

Она, тем не менее - вполне реальна.



Она была самой недостижимой его мечтой и самой и презираемой большинством реальностью – прозой.

Он изучал ее, как многие изучают поэзию: серьезно и заворожено, каждую минуту отдавая себе отчет в том, что истина изучаемого предмета принципиально непознаваема.

Он стремился к ней, как люди стремятся к своей мечте: жертвуя всем, что имеют ради того, что возможно.

А она смотрела в его глаза – и видела радужку и зрачок, слушала его слова – и слышала голос. Она не видела стихов. Все-таки она восхитительно прозаична.

А он видел только стихи.

Он не умел иначе. Просто не научился.

Но она давала ему шанс.

Возможность быть подобным окружающим, избавиться от непонимания и не пугать больше, и не привлекать к себе дешевого внимания.

Она могла научить его.

Это ее дар.

Слишком большой подарок для него.



Он отвернулся, ссутулился и скрылся за чужими спинами. Ей было жаль, молодой человек очень мил,только такой экстравагантный.



Он нашел ее в самом конце вечера и стараясь не смотреть в глаза, сунул в руку листок.

Он все-таки написал стихи на прозу.